Евгений водолазкин: лавр

Вехи жизни человека ТрадицииАрсений – Устин – Амвросий — Лавр

Жизнь Лавра, которая в житии делится на несколько циклов — детство/юность /зрелость /старость и «санньяса» (жизнь схимника, который полностью отрекается от мира) – жизнь человека Традиции.

В описании жития подвижника Лавра проявляется индоевропейский канон жизни человека Традиции (наглядно описаны в «Ману-смрити» и других писаниях индуизма) стремящегося к освобождению, состоящий из 4-х циклов. Роман, как и жизнь Лавра, разделен на четыре части: «Книга познания», «Книга отречения», «Книга пути», «Книга покоя». Согласно Упанишадам, освобождение становится возможным в том случае, если человек достойно проживает три ашрамы (три этапа жизни):
1) изучение Вед, ученичество (брахмачарья) — первая фаза жизни Арсения — обучение у его деда Христофора мудрости
2) Домохозяйство и жертвование собой во имя жены и семьи (грихастха) – семья Арсения, смерть Устины и дальнейшее принятия ее в себя – постоянный диалог с погибшей возлюбленной
3)  Годы лесного отшельничества (ванапрастха) – и юродство, и скитание, и Иерусалимское путешествие
4)  Эра последней ашрамы (санньяса) – связана в индуизме с уходом от мирских дел и полному посвящению себя духовному развитию, это период медитаций и приготовления к смерти. В индуистской традиции очень важным считалось умереть бездомным, нагим, одиноким, безвестным нищим. Именно так, умирает Лавр, будучи оклеветанным.

Важно отметить, что в каждый из этих жизненных этапов в Традиции – происходила смена имени. Так, мы, читатели, становимся свидетелями последовательности из 4-х персонажей – Арсения, Устина, Амвросия и Лавра – каждый из которых проявляет в себе 4 разных этапа становления человека в индоевропейской Традиции. . Четыре разных жизни, этапа, образа, лица-личины – сливаются в одно лицо.  Прохождение четырех жизненных этапов в романе – это последовательное восхождение человека от низшего к высшему, от материального проявления к высшей реализации — теургическому таинству

Описанное в Лавре — это неоплатонический опыт возвращения души к своему источнику, Благу, Единому. Роман может быть рассмотрен в неоплатонической схеме восхождения тварного, порожденного к своему неизреченному источнику

Четыре разных жизни, этапа, образа, лица-личины – сливаются в одно лицо.  Прохождение четырех жизненных этапов в романе – это последовательное восхождение человека от низшего к высшему, от материального проявления к высшей реализации — теургическому таинству. Описанное в Лавре — это неоплатонический опыт возвращения души к своему источнику, Благу, Единому. Роман может быть рассмотрен в неоплатонической схеме восхождения тварного, порожденного к своему неизреченному источнику.

Эти четыре периода в жизни главного героя также имеют и социальное, кастовое измерение: ведь восхождение от одного этапа к другому – это также смена социального статуса. От ученика к «мужу», от «мужа» к отшельнику, от отшельника к монаху и схимнику. Все это есть движение по вертикальной оси социальных слоев: и если в первой части у Арсения есть владение – дом, книги, травы, небольшая территория, то в конце книги он не имеет даже стен – приютом ему становятся каменные своды, деревья, лес. Так, проходя в новый этап Арсений расстается даже с книгами Христофора. Новому герою, стражнику-философу, не подобает иметь частную собственность. Он не может ничего иметь, ведь обладание чем-то означает ослабление напряжения созерцания высшего. В конце романа Лавр не имеет ничего, вся еда его –еда птиц и зверей, он не принадлежит более и самому себе. Он принадлежит Абсолюту.
 

Проблема времени и вечности в романе Лавр

Одной из главных тем романа является проблема толкования времени: время материальное в «Лавре», следуя за платонической топикой, понимается как «движущееся подобие вечности». В романе будто бы сосуществуют два измерения — время линейное, ведущее к концу (эсхатологическая линия приходит в романе с Запада — Амброджио приезжает на Русь для поиска ответа на вопрос о дате конца света), иудео-христианское и измерение вечного –мифологического, берущего свои истоки в античной традиции, в христианстве ставшее измерением кругового цикла богослужений, который одновременно, оказывается будто бы спиралевидным и оборачивается в парадокс: воспроизводящиеся события-церковные праздники, каждый раз происходят «заново», сбываются как будто бы их ранее не было. Каждый раз события, схожие по смыслу, предстают различающимися (разговор Лавра со старцем Иннокентием : «Возлюбив геометрию, движение времени уподоблю спирали. Это повторение, но на каком-то новом более высоком уровне»). Даже само повествование, житие Арсения воспроизводит спираль – многие события  в романе сходны, но каждый раз происходят на новом «более высоком уровне» ( например, в конце его жизни – Арсений, уже Лавр,  вновь принимает роды, на этот раз роженица не погибает, и ребенок остается жить).

Сосуществование двух измерений —  временного и вечного — проявляется даже в самой структуре повествования: так в Лавре причудливым образом переплетаются описания Средневекового русского быта с современными эпизодами, главный герой живет с мертвыми – с ними он постоянно говорит, обращается к ним, спорит, рассказывает о своих переживаниях. Такая структура во многом коррелирует с постмодернистскими романами. Безусловно, Водолазкин – постмодернист в своей технике. Однако, наполняя «коллаж» сюжетами разных вех, превыше техники он ставит глубинные традиционалистские смыслы. В романе особо тонко и наглядно отображено сосуществование нескольких временных эпох: то мы находимся в средневековой Руси, то мы перемещаемся в современный мир с исследователями, книголюбами и историками, то мы оказываемся свидетелями советской терминологии — Водолазкину очень ловко и органично удалось показать синхроничность, параллельное существовании нескольких эпох и измерений. Как в романе сосуществует несколько временных срезов, так и в нас сегодня присутствует и архаическое, и будущее. Мы сегодняшние — это и наши предки, смотрящие через наши глаза на стремительно меняющийся мир, и наши будущие дети.

Роман «Лавр» — это масштабный манифест русского традиционализма, это воплощение русского парадокса о сосуществовании времени и вечности в нас, это индоевропейский канон жития, облаченный в образ средневекового знахаря, это миф о вечном возвращении и прорезании этого мифа стрелой времени, движущегося к концу Света. «Лавр» — это манифест движения по вертикали. Того, которое мы позабыли за суетой повседневности. И так явственно являющего себя во времена мора. Тогда и сейчас.

Пролегомена

В разное время у него было четыре имени. В этом можно усматривать преимущество, поскольку жизнь человека неоднородна. Порой случается, что ее части имеют между собой мало общего. Настолько мало, что может показаться, будто прожиты они разными людьми. В таких случаях нельзя не испытывать удивления, что все эти люди носят одно имя.

У него было также два прозвища. Одно из них – Рукинец – отсылало к Рукиной слободке, месту, где он появился на свет. Но большинству этот человек был известен под прозвищем Врач, потому что для современников прежде всего он был врачом. Был, нужно думать, чем-то большим, чем врач, ибо то, что он совершал, выходило за пределы врачебных возможностей.

Предполагают, что слово врач происходит от слова врати – заговаривать. Такое родство подразумевает, что в процессе лечения существенную роль играло слово. Слово как таковое – что бы оно ни означало. Ввиду ограниченного набора медикаментов роль слова в Средневековье была значительнее, чем сейчас. И говорить приходилось довольно много.

Говорили врачи. Им были известны кое-какие средства против недугов, но они не упускали возможности обратиться к болезни напрямую. Произнося ритмичные, внешне лишенные смысла фразы, они заговаривали болезнь, убеждая ее покинуть тело пациента. Грань между врачом и знахарем была в ту эпоху относительной.

Говорили больные. За отсутствием диагностической техники им приходилось подробно описывать все, что происходило в их страдающих телах. Иногда им казалось, что вместе с тягучими, пропитанными болью словами мало-помалу из них выходила болезнь. Только врачам они могли рассказать о болезни во всех подробностях, и от этого им становилось легче.

Говорили родственники больных. Они уточняли показания близких или даже вносили в них поправки, потому что не все болезни позволяли страдальцам дать о пережитом достоверный отчет. Родственники могли открыто выразить опасение, что болезнь неизлечима, и (Средневековье не было временем сентиментальным) пожаловаться на то, как трудно иметь дело с больным. От этого им тоже становилось легче.

Особенность человека, о котором идет речь, состояла в том, что он говорил очень мало. Он помнил слова Арсения Великого: много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда. Чаще всего он безмолвно смотрел на больного. Мог сказать лишь: тело твое тебе еще послужит. Или: тело твое пришло в негодность, готовься его оставить; знай, что оболочка сия несовершенна.

Слава его была велика. Она заполняла весь обитаемый мир, и он нигде не мог от нее укрыться. Его появление собирало множество народа. Он обводил присутствующих внимательным взглядом, и его безмолвие передавалось собравшимся. Толпа замирала на месте. Вместо слов из сотен открытых ртов вырывались лишь облачка пара. Он смотрел, как они таяли в морозном воздухе. И был слышен хруст январского снега под его ногами. Или шуршание сентябрьской листвы. Все ждали чуда, и по лицам стоявших катился пот ожидания. Соленые капли гулко падали на землю. Расступаясь, толпа пропускала его к тому, ради кого он пришел.

Он клал руку на лоб больного. Или касался ею раны. Многие верили, что прикосновение его руки исцеляет. Прозвище Рукинец, полученное им по месту рождения, получало таким образом дополнительное обоснование. От года к году его врачебное искусство совершенствовалось и в зените жизни достигло высот, недоступных, казалось, человеку.

Говорили, что он обладал эликсиром бессмертия. Время от времени высказывается даже мысль, что даровавший исцеления не мог умереть, как все прочие. Такое мнение основано на том, что тело его после смерти не имело следов тления. Лежа много дней под открытым небом, оно сохраняло свой прежний вид. А потом исчезло, будто его обладатель устал лежать. Встал и ушел. Думающие так забывают, однако, что от сотворения мира только два человека покинули землю телесно. На обличение Антихриста был взят Господом Енох, и в огненной колеснице вознесся на небо Илия. О русском враче предание не упоминает.

Судя по его немногочисленным высказываниям, он не собирался пребывать в теле вечно – потому хотя бы, что занимался им всю жизнь. Да и эликсира бессмертия у него, скорее всего, не было. Подобного рода вещи как-то не соответствуют тому, что мы о нем знаем. Иными словами, можно с уверенностью сказать, что в настоящее время его с нами нет. Стоит при этом оговориться, что сам он не всегда понимал, какое время следует считать настоящим.