Владимир федосеев: “я родился три раза”

Биография[править | править код]

В 1948—1952 годах учился в Ленинградском музыкальном училище имени М. П. Мусоргского по классу баяна, затем ― в Московском музыкально-педагогическом институте имени Гнесиных по классам баяна у Н. Я. Чайкина, и дирижирования у Н. П. Резникова.

По окончании институт в году поступил в качестве баяниста в Оркестр русских народных инструментов Центрального телевидения и Всесоюзного радио, в 1959—1973 годах — художественный руководитель и главный дирижёр оркестра.

Карьеру симфонического дирижёра начал в оркестре Ленинградской филармонии, выступив по приглашению Е. А. Мравинского с его оркестром в 1971 году.

В 1971 году прошёл аспирантуру при Московской консерватории по классу оперно-симфонического дирижирования у Л. М. Гинзбурга, и в получил место главного дирижёра и художественного руководителя Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио и Центрального телевидения (ныне Большой симфонический оркестр имени П. И. Чайковского), которым руководит до наших дней.

Ведёт активную концертную деятельность, выступает с ведущими симфоническими оркестрами мира (Оркестр Тонхалле (Цюрих), Гевандхаус-оркестр (Лейпциг), Филармонический оркестр Радио Франции (Париж), Симфонический оркестр Баварского радио (Мюнхен), Берлинский симфонический оркестр, Дрезденский филармонический оркестр, Кливлендский оркестр, Питтсбургский симфонический оркестр, Симфонический оркестр Финского радио, Симфонический оркестр Штутгартского радио, оркестр Эссена (Германия)).

Также выступает как оперный дирижёр. Дирижировал операми, в т. ч. «Евгений Онегин» П. Чайковского (Большой театр), «Царская невеста» Н. А. Римского-Корсакова (Ленинградский театр оперы и балета им. С. М. Кирова (ныне Мариинский театр).

С по 2005 годы — главный дирижёр Венского симфонического оркестра. С 1997 года — постоянный приглашённый дирижёр оперного театра Цюриха. С 2000 года — главный приглашённый дирижёр Токийского филармонического оркестра. С 2017 года — музыкальный руководитель и главный приглашенный дирижер «Геликон-опера» в Москве.

С 2004 года преподаёт в Российской академии музыки имени Гнесиных на кафедре оперно-симфонического дирижирования. Профессор. Проводит мастер-классы в Венской консерватории.

С 26 июля 2010 года — член Патриаршего совета по культуре (Русская православная церковь). Член Попечительского совета общины храма Благоверного Царевича Димитрия.

Нет пророка в своем отечестве

– Я пробивался тяжело, было сильное сопротивление. Все считали (и симфонисты, и руководители культуры), что народное искусство – второй сорт. Мол, этим своим вторым сортом и занимайся… Вот такое было предвзятое мнение – глупое, неправильное! Ведь народное искусство и рождает все остальное. Если б не было Глинки, не было бы и Чайковского.

В общем, я находился на грани отчаяния. Если б не Ольга Ивановна, сдался бы, сказал – «идите вы!», бросил все… Меня не пускали, у моей машины отвинчивали колеса. Причем все говорили честно: «У вас не та биография». Мне тогда много досталось, и мы решили уехать из Москвы – куда угодно. Так было трудно бороться с этим непризнанием.

– Вы кому-то могли перейти дорогу?

– Такое ощущение, будто они боялись того, что меня подвинут выше. Конечно, нашлись и другие люди – те, кто в меня верил. Но их было очень мало. Евгений Александрович Мравинский протянул мне руку, Сергей Юрьевич Лапин – тогдашний глава радио и телевидения, хотя и не музыкант, поверил в меня и пригласил быть главным дирижером в БСО. Вот как получилось –  человек, который не имел к музыке никакого отношения!

А все остальные писали на меня письма в ЦК. Но ЦК в конце концов во всем разобралось…  Михаил Васильевич Зимянин – был такой человек в ЦК партии, тоже меня поддержал. Словом, велась серьезная борьба, подписывались всякие фальшивые петиции. Против меня стояли настоящие глыбы.

Мы с Ольгой Ивановной были уже на грани. Что делать? Надо уезжать отсюда – в любой город, где есть симфонический оркестр… Но Мравинский и Лапин сказали – давай! И я встал перед людьми, которые фактически меня не хотели.

Большой симфонический оркестр – это история! Народный оркестр, где я встречался с великими певцами – такими, как Лемешев – пришлось оставить после 15 лет работы. Было очень трудно, ведь опыта симфонического дирижирования у меня почти не было. Постепенно всё налаживалось, но интересная вещь – куда бы я ни приезжал на Западе, на меня смотрели косо. Пропаганда была страшная! Она шла из России, от этих же самых людей.

Мало того, мне приклеили еще антисемитизм – я считался главным антисемитом. Говорили, что выгоняю евреев из оркестра. А я их не выгонял – они сами ушли! В знак какого-то там протеста… Но, как ни парадоксально, именно Запад сделал мне карьеру… в России. Меня пригласили стать главным дирижером Венского симфонического оркестра – я был первым в истории оркестра русским дирижером. И 10 лет руководил – одновременно с БСО. У нас всегда так – нет пророка в своем отечестве.

– Вы и в Москве, и в Вене работали одновременно. Жили в поезде?

– В самолете и в поезде. Везде успевал. И приобрел на Западе большую популярность. Я награжден Серебряным крестом Австрийской республики, почетный гражданин Вены… Видите, какие мне звания дали! И только после этого в России сказали – а-а-а, ну тогда, конечно… Так что, мне помогли сделать карьеру Мравинский, Лапин и Запад.

– Работа с оркестром народных инструментов помогала вам впоследствии?

– Конечно! Это же корни… Мусоргский говорил: «Музыку сочиняем не мы, сочиняет народ, а мы ее только аранжируем». Возьмите Бетховена, Чайковского, Мусоргского, Бородина – в народной музыке все это есть, в ней все уже заложено. Все взращивалось в ней. Идти, минуя ее, неправильно. Так что это мое богатство, моя правильная линия. Но те люди думали, что это второй сорт, и ошиблись.

Я именно в народном оркестре – и в хоровом пении, и в вокальном – почувствовал великую русскую народность. И счастлив, что шел именно таким путем. Что у меня не было блата, никто не посадил меня сразу в кресло руководителя симфонического оркестра. Что карабкался сам, с большим трудом. Конечно, при помощи Ольги Ивановны – жена всегда была рядом. Если бы не она, я бы сдался, сказал – ну, ладно…

Резкие движения

— БСО планирует в этом сезоне гастроли по России?

Федосеев: Конечно. Ближайший маршрут – Екатеринбург, Пермь. В Перми у нас будет фестиваль на базе Пермского тетра оперы и балета, где я буду дирижировать спектаклем и двумя симфоническими программами “Чайковский и балет”. Сегодня многое зависит от руководителей городов, от их серьезного отношения к культуре.

— На ваш взгляд, нынешняя концертная Москва уже способна конкурировать с музыкальными центрами мира – Лондоном, Парижем, Нью-Йорком, Веной?

Федосеев: Конечно, Вена остается до сих пор столицей музыкального мира. В один вечер вы можете услышать там самое лучшее в разных концертных залах и театрах. Отношение к культуре в Австрии со стороны государства и людей высочайшее. Мы еще немного отстаем, приглашаем часто артистов, уже не имеющих на Западе спроса. Поэтому богатая на внешний взгляд концертная жизнь Москвы – отчасти подмена.

Доброхотова: И порой огромные гонорары, которые у нас платятся певцам, осложняют общую концертную жизнь. Например, мы приглашаем замечательную итальянскую певицу меццо-сопрано Лючану Д Интино (она будет у нас петь 7 октября), ведем переговоры с ее менеджером, и он ставит такие огромные цифры, что мы теряемся. “Но вы же платите Пласидо Доминго 300 тысяч долларов!” Это тупик. Они думают, что Россия – страна, где они легко могут получать по 300 тысяч долларов. У нас финансовая политика в культуре непристойно запутана.

— Только ли финансовая?

Доброхотова: И это проблема. Нельзя, к примеру, возводить в ранг государственных героев таких людей, как Дима Билан, нель зя ставить их на уровень победителей. Мы сейчас о культуре как будто бы стали больше говорить. Но меньше делать. Не может быть, чтобы в школах не было уроков рисования, хорового дела.

Вот Александр Лукашенко бросился в Беларуси восстанавливать хоровое пение. Очевидно, почувствовал, что это объединяет людей, что соборность близка нашей культуре, нашему менталитету. А в России все что-то говорят, что-то вроде должно наступить. Как у Гашека: что-нибудь да будет, ведь не может быть так, чтобы ничего не было.

— У нас есть проблемный вопрос от читателя: “У многих в памяти остался последний конкурс Чайковского и участие БСО в виолончельном финале, когда конкурсанты исполняли Концерты с оркестром.

Публика Большого зала была потрясена халтурной игрой БСО и тем, что оркестр практически заваливал молодых музыкантов. Слышали ли вы об этом и как можно объяснить такую немыслимую для профессионалов ситуацию?”

Федосеев: Конечно, я слышал об этом. Но это все полуправда. Последний конкурс провалился весь целиком. Дирижером БСО был назначен Эдуард Серов. Я знал его прежде как профессионального человека. Но оказалось, что он болен и не может дирижировать. Он сидел все время на стуле, и никто из музыкантов не мог понять, что он от них хочет.

Я сказал оркестру: вы сделали глупость. Вы должны были собрать художественный совет и сказать, что не можете играть с этим дирижером. А поскольку они оказались деликатными и не стали протестовать, то и возникла такая ситуация. Потом были извинения всяческие от организаторов.

Я родился три раза

– Владимир Иванович, вы – блокадный ребенок. Помните то страшное время?

– Как сегодня, как наяву. Правда, детства я был лишен – сидел дома, никуда не выходил. Даже
учился в своей квартире – мама у меня была общественницей и сдала одну из комнат под 2 класс,
поскольку школы не отапливались, и дети не могли заниматься. Я сидел как затравленный зверек, потому что на улицу выйти было невозможно. Очень опасно, людей просто съедали.

Моя сестра – врач, не могла ходить по вызовам. Тот, кто отправлялся к больному, часто не
возвращался. Да, страшное время! У меня до сих пор все это перед глазами… Каким образом мы
выжили, трудно сказать. Бог помог…

Мы жили на окраине Ленинграда – в районе Охты, и у нас там был садик, где папа разводил цветы. В этом садике мы и построили бомбоубежище. Сначала боялись и сидели в «бомбе», но вскоре для нас разрывы снарядов уже ничего не значили. Стало безразлично. Если воет сирена, значит, надо завесить шторы, чтобы не было видно света – это единственное, что мы делали.

Помню, как с мамой гасили фугасные бомбы, засыпая их песком… Единственное, что у нас было – репродуктор; с утра до вечера звучала музыка Чайковского, Шостаковича… Мое первое впечатление от музыки сложилось именно тогда. Отец немного занимался на баяне – не профессионально, самодеятельно, но мечтал, чтобы я пошел по этому пути и стал музыкантом.

Слуха у него не было, таланта к музыке тоже. Но ему очень хотелось играть и передать баян сыну. И вот тут – получилось. Так через баян, через народный инструмент, я пришел к тому, к чему в итоге и пришел.

Я люблю говорить, что родился три раза. Первый раз меня родила мама. Вторым рождением считаю то, что выжил во время блокады. А третий случай произошел немного позже.

Когда освободили Ладожское озеро, нашу семью со всем скарбом погрузили в машины, и мы стали под бомбежками переправляться по льду в направлении на Муром. И на первой же станции – Войбокало — нас всех погрузили в эшелон. Вещи мы поместили в товарный вагон, а сами пошли погулять – до отправления оставалось целых 3 часа. Тут налетели немцы и стали бомбить эшелон. Меня взрывной волной куда-то закинуло, очнулся в жутком помещении – то ли в подвале, то ли в подъезде. Вокруг лежали умершие, контуженые люди, а я один – маленький, и ни мамы, ни папы, ни сестры… Опять мне помог Бог!

Я стал бегать, кричать и в конце концов нашел всех живыми и здоровыми. К вечеру, когда мы опять обрели друг друга, стали искать вещи. Видим костер, который уже не горит, а догорает, тлеет, и в нем вся наша мебель, весь скарб… А сверху на этой обуглившейся куче стоит папин баян – невредимый! Его-то мы и взяли с собой в Муром. Это был, по-моему, 43-й год…

– Расскажите о своих родителях.

– Папа работал на заводе – заведовал складами, а мама была домохозяйкой, но иногда ходила в церковь петь на клиросе. Мама верила в Бога, а папа был неверующим совершенно. И мне в этом смысле было трудно находить общий язык с обоими. Крестили меня уже в позднем возрасте – в Москве в Подворье Болгарской Православной Церкви на Таганке, и то по секрету от отца (это был, наверное, 65-й год).

Видите, как получается: папа у меня был советский, а мама – народная, и жили они очень хорошо. Папа был строгим, а мама, наоборот, очень доброй. И оба мечтали, чтобы сын занимался музыкой.

Музыка для чувства, а не для понимания

– Владимир Иванович, вы много поездили по миру. Какие страны, города вам ближе всего? Наверное, Вена?

– Да, ведь Вена – это мировой центр культуры. Немцы говорят – Вена есть Вена. В ней – все лучшее. Там нет газа, нет нефти, но там есть культура. Выступать в золотом зале Musikverein – большая привилегия. Мы там выступаем постоянно. Это и счастье, и гордость за наше, русское искусство.

Я люблю Испанию, потому что там живет народ, близкий нам по душе. А японцев – за то, как тонко они чувствуют русскую музыку. Спроси японца: «Кто ваш национальный композитор?», он ответит: «Чайковский». Наш оркестр там очень любят!

– А в России у вас есть любимые места?

– Люблю очень ездить в Пермь, в Смоленск, в Читу. Вообще, духовность сейчас перекочевала в провинцию…

– Где, наоборот, не понимают и не чувствуют музыку? Кто самый толстокожий?

– Таких нет. Недавно были в Белгороде, на границе с Украиной – что там творилось в связи с нашим концертом! Те же киевляне, когда мы были в Киеве (в хорошие времена), так реагировали… Это сумасшествие, какой на нас был спрос! В Казахстане в окна лезли!

Дело даже не в том, чтобы понимать – музыку надо чувствовать. Ты можешь чувствовать одно, а другой – совершенно другое. Но у вас обоих это вызовет какие-то эмоции, воспоминания, слезы. Человек умирает и рождается с музыкой – она не кончается никогда. Без музыки нет ничего. Гоголь однажды сказал: «Что бы с нами было, если б музыка нас оставила?» Мы бы превратились в каких-нибудь животных.

– Вообще, у музыки есть национальность?

– Мне кажется, есть. Не может не быть. Но мы – русские музыканты — умеем перевоплощаться. Не подражаем, а привносим в чужую музыку свои – более глубокие чувства. Глинка пишет «Арагонскую хоту», а испанцы говорят – это не русский, это испанец написал! Свиридов пишет романсы на стихи Бернса, а шотландцы говорят – это не русский, это наш!

Видите, какое перевоплощение. Как русские, мы входим в любую национальность. А наоборот – нет ни одного примера. Чтобы немец или француз исполнил Чайковского как русский – такого не может быть. Да, они хорошо исполняют свою музыку, но, внедряясь в другую, играют себя. Это очень интересный момент. А мы можем!

Правда, в советское время, когда границы были закрыты, нас ругали за то, что Третью симфонию Шумана – Рейнскую, исполняли как волжскую. И мы действительно играли ее по-волжски… А сейчас получили «международный паспорт».

– Скажите, «наследство» первого дирижера БСО Николая Голованова – маленькая иконка — и сейчас с вами?

– Да. Одно время здесь был кабинет Николая Голованова, и оттуда Ольга Ивановна вела свои передачи. Однажды у нее в гостях была сестра Голованова, которая через нее передала мне эту деревянную иконку. Николай Семенович всегда клал ее в левый карман. Я преклоняюсь перед Головановым, как перед великим русским дирижером и композитором, – он писал духовную музыку, которая и сейчас звучит в церквях. И теперь перед каждым концертом кладу его иконку в левый карман. Молюсь, и она мне помогает.

Радиовакуум

— А что происходит с диско графией БСО? В продаже практически нет новых дисков.

Федосеев: Мы делаем много записей, может быть, больше, чем другие оркестры. Но, к сожалению, мы пишем на Запад за свой счет и привезти сюда эти диски для распространения невозможно. Приходится каждому из нас везти по 10 штук в багаже.

Доброхотова: Это очень важная тема и касается она не только симфонических оркестров, но и всей нашей культуры. Гостелерадиофонд, тот золотой фонд записей, которым мы все гордились, распродан и разворован. От него остались рожки да ножки. Но самое главное, что сегодня ничего не пишется из того, что происходит в искусстве. А потом будет культурный вакуум. Не будет доказательств того, что сейчас делается.

— Может быть, не соответствует запросу? Сегодня объективно популярностью пользуются аудиокниги, которые люди просто слушают в машине. Точно также могли бы использоваться и радиоспектакли.

Доброхотова: Обидно, что исчезли детские программы, специально записанные для детей. Мы же все росли на Марии Бабановой, на ее замечательных чтецких и сказочных передачах. И это касается всех жанров. Я уверена, что болеют все: каждая профессия больна тем, что их лучшие работы не фиксируются.

— В начале 90-х один из ныне здравствующих крупных руководителей телевидения, заступая на пост, произнес фразу, которую невозможно забыть. Он сказал тогда, что его самая главная задача – побороть сопротивление тех, кто навязывает народу классическую музыку. Он программу свою осуществил на 150 процентов. Почему мы так легко сдаемся?

Доброхотова: Мы не сдаемся. Но мы боремся с ветряными мельницами, потому что не знаем, кто эти мельницы крутит, какой ветер. Вот пример: Владимир Иванович делал замечательную программу новогоднего концерта по заказу канала “Россия”. Предложил тематику, договорился с выдающимися исполнителями, получил одобрение от канала. Но буквально за неделю до начала съемок этот проект, в который уже было вложено огромное количество работы, закрыли.

Владимир Иванович обратился к руководству канала: если у вас нет денег, зачем мы этим занимались? Чтобы спасти свою честь, я готов все, что у меня есть, вложить в этот проект и заплатить собственные деньги. Давайте доведем его до конца. “Нет, мы не можем этого сделать”, – ответили нам, и проект был похоронен. А мы потом писали исполнителям с высочайшими именами письма с извинениями: простите, телевидение оказалось несостоятельным по технике записи.

Оркестр – это мой детский сад

– Расскажите, как происходит работа с оркестром? Вы для оркестрантов кто – товарищ, учитель, Карабас-Барабас?

– Думаю, что учитель и друг. Бывают дирижеры – командиры, которых боятся, да только боязнь уничтожает индивидуальность. С такими дирижерами музыканты сразу собираются и исполняют, но уже не с такой отдачей. Поэтому я не диктатор. Я позволяю открыться молодому, спрашиваю: «Как ты считаешь?» Потом я, может быть, его подправлю, но сейчас похвалю.

Музыканты любят, чтобы их хвалили. Приезжаешь куда-нибудь в Италию, начинаешь работать с оркестром – жутко играют! А я вынужден улыбаться, говорю: «Маэстро, очень хорошо. Но здесь немножечко по-другому, чуть-чуть…» Скажи ему «все плохо», и он сразу закроется.

– Музыканты очень амбициозны. У вас в оркестре больше ста человек…

– Сто десять.

– Сто десять амбиций – как вы с ними справляетесь?

– Это мой детский сад. Они же дети! Я и сам ребенок. Ищу подход к каждому, поощряю – так, чтобы все слышали. Они приходят в оркестр талантливые, но зеленые. Зато у нас нет пенсионного возраста. Если музыкант в 85 лет играет – и хорошо, пусть играет.

А в других оркестрах, на Западе, 60 исполнилось – всё, уходи. Как бы хорошо ты ни играл, уходи. Такой закон, профсоюзы у них. У нас профсоюзов нет, слава Богу. Они, может, и есть, но формальные. У нас в оркестре музыканты – это семья. Мы уже многих друг с другом поженили. Представляете? Тут сидит муж, а там – жена. Если что-то пойдет не так, есть кому пожаловаться.

– А бывает так, что вы не знаете, что делать?

– Если в оркестре что-то расклеилось, и все потерялись – не понимают, где находятся. Это страшная вещь. Тогда дирижер действительно не знает, что делать. Подчас вообще останавливает, говорит: «Стоп, с такой-то цифры». Но это редкость. Все должно быть отрепетировано, чтобы музыканты понимали требования дирижера – хотя бы жесты. У нас же все в руках и в глазах.

Шахматные достижения

Свой шахматный путь Владимир начал в Петергофе. Большую помощь в его становлении оказал Павел Игоревич Другов.

Павел Игоревич Другов (1975-2021) являлся президентом шахматного клуба «Петровская Ладья», международным организатором ФИДЕ, международным арбитром по шахматам, международным мастером ФИДЕ, заместителем исполнительного директора РОО «Спортивная федерация шахмат Санкт-Петербурга», методистом по шахматам Дома детского творчества Петродворцового района Санкт-Петербурга

Позднее тренировался под руководством гроссмейстеров Дениса Сергеевича Евсеева и Александра Валерьевича Халифмана.

Абсолютный чемпион Европы по шахматам среди юношей до 18 лет (2013) (блиц, рапид и классика).

Третий призёр Первенства Европы — 2014.

Третий призёр Первенства Мира по шахматам среди юношей до 20 лет — 2014.

Финалист Кубка России.

Победитель матч-турнира поколений «Щелкунчик-2014» (поделил 1-3 место с Алексеем Шировым и Александром Морозевичем, чистое 1 место в команде «Принцы»).

Победитель «Аэрофлот-опена» (2017).

Владимир Федосеев с кубком «Аэрофлот-опена» (Москва, 2017)

На чемпионате Европы в Минске (Белоруссия) занял 3 место и попал в Кубок Мира ФИДЕ (2017).

Серебряный призёр командного чемпионата мира по шахматам в составе сборной России (Ханты-Мансийск, 2017).

В супертурнире в Дортмунде занял 2-е место (2017).

На Кубке мира по шахматам 2017 дошёл до четвертьфинала и уступил в нём американскому гроссмейстеру Уэсли Со.

В конце 2017 года на чемпионате мира по быстрым шахматам Владимир поделил 1-3 место с Яном Непомнящим и Виши Анандом. За «золото» на тай-брейке боролись Виши Ананд и Владимир Федосеев, а Яну Непомнящему было присуждено третье место. Победив россиянина в блиц 1,5:0,5, Вишванатан Ананд стал чемпионом мира по рапиду.

В субботу 11 ноября 2017 года открыл шахматный центр своего имени в деревне Жуковка Московской области.

На открытии Шахматного центра Владимира Федосеева (Жуковка, 2017) | Фотография Владимира Барского

Победитель Кубка стримеров 2020 — выиграл финальный матч против Александра Бортника.

Участник Кубка мира ФИДЕ 2021 в Сочи. Начал борьбу со второго круга (1/64), где победил парагвайского гроссмейстера Акселя Бахманна. В третьем круге (1/32) выиграл у Тимура Гареева из США, в четвертом (1/16) у Владислава Ковалева из Белоруссии, в 1/8 у Велимира Ивича из Сербии, в 1/4 у Амина Табатабаи их Ирана. В полуфинала Владимир Федосеев проиграл матч против Сергея Карякина. В матче за третье место уступил действующему чемпиону мира Магнусу Карлсену.

Владимир Федосеев и Магнус Карлсен (Сочи, август 2021) | Фотография Давида Льяды/FIDE

Учится в Московском городском университете управления Правительства Москвы. 

В любой критике есть смысл

– О чем вы думаете перед тем, как взмахнуть палочкой?

– О тех сложных задачах, которые надо решить в данном произведении. Как сделать, чтобы оркестр мне ответил – сыграл так, как я хочу

Очень важно знать, в чем основные сложности, и суметь с ними справиться. Эти вещи выясняются и фиксируются на репетициях

А потом, уже во время концерта, включается внимание оркестра, и мы становимся единым телом

Иногда это включение происходит в течение десяти или пятнадцати минут, иногда сразу. Порой кажется, что зал пустой, а на самом деле он полный! Но впечатление, что там никого нет… И это – самое главное.

– Все замерли – это значит, что все идет хорошо. Скажите, ваше собственное мнение о том, удался концерт или нет, совпадает потом с критикой?

– В основном, совпадает – если речь о критиках-профессионалах. Ведь предмет, о котором пишет критик, он должен знать лучше, чем исполнитель. Есть еще такое явление, как политика в критике. Скажем, в Италии, если ты принадлежишь к какой-то партии, ее представители напишут о тебе хорошо, а представители другой партии – обругают. А в Вене, если музыкант в первый раз выходит на сцену, публика реагирует сдержанно. Билеты покупают, но не очень-то…

На следующий день какой-нибудь известный критик – скажем, Вильгельм Зинкович – пишет: «рекомендую сходить на концерт, это хорошо». И все идут. Критик должен сказать – идти или не надо. В любой критике есть смысл, потому что это взгляд со стороны. Бывает, что певец обладает шикарным голосом, а поет глупо. Значит, кто-то должен ему об этом сказать. Так что, критика нужна, но умная, добрая, та критика, которая поможет. Ты же не Бог, правда? Тогда признай, что ошибся.

– Владимир Иванович, как долго вы можете прожить без музыки?

– Вообще не могу. Два дня – максимум, летом в деревне, в начале отпуска. Потом работаю где-нибудь наедине с природой. А зимой вынимаю из партитуры соломки. Этим летом я занимался в саду, вдруг прилетела галка и села на стол рядом с моей партитурой. Так мы с ней прожили последние дни перед отъездом – она каждый день прилетала, и я ее кормил.

Это произвело на меня большое впечатление, первый раз в жизни мне доверилась дикая птица. Они же обычно боятся людей.Природа очень вдохновляет – невозможно ее не любить. Много музыки – великой музыки – написано под впечатлением от природы.

– Но для того, чтобы набрать корзину грибов, одной любви к природе недостаточно. Грибы не каждому открываются. Как у вас с этим, вы же грибник?

– Да, точно, собирать грибы – настоящая профессия. Есть грибники, которые видят – вот белый, вот подберезовик… Но у меня нет такого таланта, я просто ищу. Найду – найду, нет – значит, нет. А настоящие грибники знают места, и никому об этих местах не говорят. Поэтому они возвращаются домой с полной корзиной, а я – с половиной.

Но грибы – это еще не все. А ягоды? А рыбалка? Я могу шесть часов просидеть с удочкой – без клева. Смотрю на поплавок и больше ничего, никакие мысли в голову не лезут. Молчание – это тоже великая вещь, очень полезная.

У нас домик на Валдайском озере. Рядом Иверский монастырь – потрясающий, словно вырастает из воды. Мы постоянно туда ездим. Ходим на ключ Казанской Божьей Матери в День Казанской иконы, в августе (Празднование Казанской иконы Божией Матери — 21 июля н. ст. — прим. ред.). Везде маленькие церквушки, а какая вода… Нет, без природы русскому человеку не прожить. Бедный Рахманинов тосковал в эмиграции, но не мог вернуться. Все наши эмигранты тосковали.

Владимир Федосеев. Фото – Игорь Кузьмин