«будто я домохозяйка, которая играет на фортепиано». полина осетинская

«Любой концерт сродни приему у врача»

– Сегодняшний концерт проходит в рамках XIV фестиваля Генриха Нейгауза. Что для вас значит имя этого музыканта?

– Нейгауз, по большому счету, мой учитель, его значимость невозможно переоценить. Когда мне было восемь лет, я училась у Веры Васильевны Горностаевой, которая, как известно, была одной из лучших учениц Генриха Густавовича. Правда, у нее я училась не больше полугода, потом переехала в Петербург и стала учиться у Марины Вениаминовны Вольф. А она была ученицей Веры Харитоновны Разумовской, которая была первой ученицей Нейгауза и переехала за ним в Москву.

А когда я закончила консерваторию, поступила в аспирантуру в Москву к Вере Васильевне, и у меня так все закольцевалось. Концерт Шопена, который я сегодня играла, я как раз проходила с Верой Васильевной. Она старалась передать мне много нейгаузовского.

Поэтому я считаю себя наследницей этой фортепианной школы. И мне кажется, что все не случайно: я сначала должна была играть другой концерт, но в последнюю минуту я его заменила на Шопена, и мне кажется, что это очень логично – играть Шопена на нейгаузовском фестивале.

– Сегодня я обратил внимание, что во время исполнения вы периодически поглядывали в зал, что не очень характерно для пианистов. Это происходит непроизвольно или, может быть, это какой-то способ контакта со слушателями?. – Это происходит в нескольких случаях: или когда звонят мобильные телефоны, или когда люди очень назойливо разговаривают

Видимо, им больше негде поговорить, и я пытаюсь такими взглядами оказать на них какое-то воздействие. На первом ряду все время кто-то бубнил, и пришлось развернуться…

– Это происходит в нескольких случаях: или когда звонят мобильные телефоны, или когда люди очень назойливо разговаривают. Видимо, им больше негде поговорить, и я пытаюсь такими взглядами оказать на них какое-то воздействие. На первом ряду все время кто-то бубнил, и пришлось развернуться…

Но вообще я удивилась, что, во-первых, телефон звонил только один раз (в Петербурге случается до десяти), а во-вторых, никто не хлопал между частями. Это показатель культуры. Видимо, сегодня было много профессионалов.

– Вы рассказывали, что начали заниматься музыкой не по своей воле (как это часто бывает у детей). А когда проснулось осознанное желание играть?

– Это понимание пришло ко мне где-то лет в 15. Но все равно сказать, что музыка – это моя жизнь и это то, без чего я не могу, наверное, cтало можно только в последние годы. Потому что мои отношения с музыкой только в последние годы достигли такой глубины, что я себя чувствую счастливым и полноценно живущим человеком, только когда я на сцене.

Наверное, раньше я могла бы без нее обходиться и даже делала такие попытки, но совсем бросить все-таки не смогла.

– Вы говорили, что в какой-то момент игра на фортепиано была своего рода психотерапией – это была единственная территория, на которой вы чувствовали себя свободной…

– Да, это было в детстве. Но это и сейчас так: если человек занимается этим всерьез, то по его игре вы всегда можете сказать, какой он человек. Любой концерт сродни приему у врача, когда ты стоишь перед ним совершенно обнаженным. Душа твоя совершенно обнажена, и о тебе можно судить, что называется, из первоисточника.

– Но ведь можно брать ремеслом, а не обнажением души…

– Поэтому я и говорю, что если для человека музыка – что-то большее, чем просто профессия, ремесло, то вы сможете его «прочитать» как книгу.

«Пока могу, хочется играть»

– В одном из недавних интервью вы сказали, что вам несколько обидно, когда вас начинают расспрашивать о прошлом, и гораздо интереснее говорить о том, что происходит сейчас. Но раздел новостей на вашем сайте не обновлялся уже очень давно… Расскажите, что происходит в вашем настоящем?

– Сайтом просто некому заниматься: сама я не успеваю, а какого-то секретаря у меня нет…

Сейчас закончу небольшое турне– после Фестиваля в Мексике был концерт Стравинского в Перми с оркестром MusicAeterna, затем Шопен в Саратове, затем будет шесть скрипичных сонат Баха в Петербурге с Владиславом Песиным, который специализируется на музыке барокко и современной музыке. Он будет играть на жильных струнах, я буду играть на клавесине. Таким образом мы отмечаем день рождения Баха – 21 марта.

22-го в Петербурге будет наш спектакль с Ксенией, потом будет два детских концерта в Москве и большой концерт с Алексеем Гориболем в Доме музыки. После чего в апреле я уезжаю в турне с Максимом Венгеровым – у нас четыре концерта в Италии, затем мы летим в Лондон, а оттуда – в Петербург. В этом турне у нас две программы, но в основном – три сонаты Брамса.

Потом я везу наш с Ксенией спектакль в Екатеринбург, потом еще масса концертов… Я буду играть в Ясной Поляне – они открыли концертный зал, мне очень интересно туда попасть! И в мае снова будет проект по «Истории солдата» Стравинского – в этот раз в Петербурге.

Это мультимедийный спектакль, который поставил замечательный режиссер Михаил Кисляров (он много лет работал в театре Покровского главным режиссером, сейчас перешел в Большой театр). В спектакле участвуют Владимир Познер, Андрей Макаревич, который играет солдата, Дмитрий Ситковецкий, я, Игорь Федоров – замечательный кларнетист. Еще у нас есть ударник, двое танцоров… У меня тоже есть реплики, и мне очень нравится, я получаю большое удовольствие от этого спектакля.

Потом будет сольный концерт, какие-то благотворительные проекты… 1 июня мы с Максимом Венгеровым открываем фестиваль классической музыки в Одессе, который будет проходить уже четвертый год. Я была на одном из фестивалей и оценила уровень, с которым пианист Алексей Ботвинов подошел к организации фестиваля класса «А». Туда приезжают большие звезды.

А потом наконец-то наступит лето! Будет фестиваль «Белая сирень» в Казани, потом я поеду в Армению…

Летом я традиционно не разрешаю себе играть много концертов – от большей части отказываюсь. Считаю, что лето я должна проводить с детьми, у меня должен быть отпуск. Хочется отдыхать, «заряжаться», придумывать новые программы – какой-то задел на следующий сезон.

Планировала записать произведения Баха и Скарлатти, но сейчас такое расписание, что не успеваю. Чтобы записать полноценный диск, нужно хотя бы две-три недели – сесть, подумать, позаниматься (чтобы не делать этого уже в студии). А это сейчас возможно только летом, а летом хочется уже отдыхать.

А вот книг больше писать не планирую – возможно, если со мной что-то случится, я напишу еще, но пока я могу играть, хочется заниматься этим.

Дмитрий Маркин, “Репортер-64“

«Многое способствует умиранию школы»

– Среди современных композиторов вы выделяете Леонида Десятникова – по вашим словам, «в его музыке много любви». А ведь современную музыку часто упрекают как раз в том, что из нее ушла красота. Десятников – исключение или мы просто невнимательно слушаем?

– Вы просто, наверное, не знаете авторов, пишущих музыку, которую стоит слушать…

– Можете их назвать?

– Да их огромное количество! Это Валентин Сильвестров, Леонид Десятников, Павел Карманов, Антон Батагов, Арво Пярт, Георгс Пелецис… Масса композиторов, которых нужно слушать, заказывать им музыку, привозить на гастроли…

Музыка Паши Карманова, например, совершенно целительна – после нее люди перерождаются. На многих такое же воздействие оказывает музыка Батагова или Пелециса… У Валентина Сильвестрова фантастической красоты музыка, изобретенный собственный язык. И это если не брать западных композиторов, среди которых тоже очень много достойных.

– Вы участвуете в совместном спектакле с Ксенией Раппопорт. В последнее время вообще популярны проекты, объединяющие в себе несколько жанров…

– А вы знаете, становится немножко тесно в определенном амплуа. Мне, например, интересен жанр клавирабенда, но мне кажется, что воздействие гораздо сильнее, когда действуют и слово, и музыка. Поэтому наш спектакль – драматический, но это синтез концерта и спектакля. Это не значит, что в этом тандеме что-то страдает. Ничего не урезается, не купируется – это единое произведение.

– В последнее время в профессиональном образовании, к сожалению, заметна тенденция к бюрократизации, когда важно не как ты играешь, а как и сколько заполнил бумаг. Не умирает ли из-за этого школа?. – Это очень громкое заявление, но, по большому счету, чтобы это оценить, надо проехать по стране, послушать, как занимаются педагоги… Могу сказать, что заинтересованных педагогов всегда было не очень много

Я уверена, что такие педагоги есть в каждом городе, но я так же уверена, что это не каждый первый. А мы прекрасно знаем, что от педагога зависит все, особенно на начальном этапе. Поэтому если вам повезло найти такого педагога, то ни о каком умирании речи идти не будет

– Это очень громкое заявление, но, по большому счету, чтобы это оценить, надо проехать по стране, послушать, как занимаются педагоги… Могу сказать, что заинтересованных педагогов всегда было не очень много. Я уверена, что такие педагоги есть в каждом городе, но я так же уверена, что это не каждый первый. А мы прекрасно знаем, что от педагога зависит все, особенно на начальном этапе. Поэтому если вам повезло найти такого педагога, то ни о каком умирании речи идти не будет.

Другое дело, что всеобщая энтропия и социальные условия – низкие зарплаты, отсутствие соразмерной нагрузки, социальных льгот – приводят к тому, что люди очень быстро выгорают. У них нет времени заниматься саморазвитием – они научились чему-то и больше учиться не хотят. А ведь чтобы давать ученикам что-то новое, нужно учиться всю жизнь – развиваться как личность, как профессионал, продолжать слушать чьи-то концерты, смотреть мастер-классы… Ведь единственно правильное образование – это самообразование.

И вот эта стагнация, когда людям ничего не интересно, у них не хватает времени на себя, на семью… Людям становится просто все равно, они все меньше вовлекаются в обучение детей. А ведь любовь к музыке у детей рождается только если ее излучает педагог. А если педагог только раздраженно дает указания: «Так, здесь громче, здесь быстрее, все, иди отсюда, надоел!»…

Может быть, иногда на уроке лучше поставить запись какого-нибудь великого пианиста и разобрать – почему он играет так, а не иначе, что он выразил, какими приемами. Может быть, это было бы более действенным способом привить любовь к музыке. Ведь когда эта любовь появляется, это дает колоссальный художественный скачок, и этим нельзя пренебрегать.

Так что не уверена, умерла ли школа, но, скажем так, многое этому способствует.

– А какие, на ваш взгляд, молодые пианисты достойны внимания?

– Из молодого поколения нужно слушать Константина Лифшица, Алексея Володина, Якова Кацнельсона, Аркадия Володося, Вадима Холоденко… Это люди, которыми я восхищаюсь и всегда слушаю с огромным интересом.

«Стараемся сделать так, чтобы медпомощь не понадобилась»

– Хочется, чтобы прозвучали пара слов о вашем фонде…

– Давайте разграничим, а то уже пошла путаница. Я – директор Центра поддержки профессионального здоровья музыкантов, который так и называется – «Центр Полины Осетинской». Но на самом деле мы работаем не только с музыкантами, но и вообще с людьми творческий профессий. Мы решаем две комплексные проблемы: психологического стресса (боязни аудитории и сцены, зажатости, неверия в свои силы) и, как следствие, работаем еще и с блоками в теле.

Стрессы приводят к мышечным зажимам, а зажимы у играющего человека приводят к проблемам с руками. Любая травма, если ее не проработать, остается, становится хронической и потом приводит к тяжелым последствиям. Тем более, что все мы не молодеем, и работать с этим нужно чем дальше, тем больше. Конечно, мы не занимаемся медицинской помощью (в таких ситуациях направляем к врачам), но мы стараемся сделать так, чтобы она не понадобилась.

Еще есть Фонд «Кислород», в котором я являюсь попечителем. Это Фонд, который занимается больными муковисцидозом – генетическим заболеванием легких, которое затрагивает ЖКТ. У нас в стране больные муковисцидозом редко доживают до совершеннолетия, потому что государство не обеспечивает их нужными дозами лекарств и правильным лечением. Профильных больниц в стране очень мало. Есть два места в Москве, а по стране в целом очень низкий уровень даже диагностики. А ведь с лекарственной терапией можно долго и полноценно жить, рожать детей, путешествовать, дождаться пересадки легких… На Западе такие люди доживают до 50-60 лет, живут полноценной жизнью, заводят семьи.

Сейчас у нас в институте Склифосовского начали делать пересадку легких. И наш Фонд помогает лекарственной терапией, помогает с постановкой на учет, чтобы человек мог дождаться донорских легких. В стране таких больных примерно 3,5 тысячи человек.

Конечно, мы не можем помогать всем одновременно – у Фонда просто нет таких ресурсов. Хотя мне очень хотелось бы, чтобы он вышел на более серьезные мощности и смог взять на себя несколько программ, которые мы были вынуждены сократить.

Поэтому Фонд – это Фонд, а Центр – это бизнес-проект, который не имеет отношения к благотворительности, хотя по сути он, можно сказать, миссионерский.